Катастрофа под Омском, перевела ситуацию с крушением государства Колчака в состояние де факто, и белая «лавина» хлынула на восток, забивая повозками просёлочные дороги, выжимая последние ресурсы из агонизирующей железной дороги, в то время как слякоть поздней осени сменилась суровыми сибирскими морозами. Но не только бездорожье и погодные катаклизмы сулили неприятности. В крупных городах и перевалочных станциях один за другим вспыхивали восстания, которые с лёгкой руки советских историков называют большевистскими.
Ну, как большевистские? Про Нижнеудинск мы помним. В Иркутске власть взял Политцентр, который состоял из эсеров и меньшевиков. Напомню, что эсеры были видными участниками борьбы с большевиками на востоке страны, но их надежды на равноправное участие в политической жизни были расстреляны на берегу Иртыша в Омске именно Верховным Правителем. В общем, имели они на него зуб. Безусловно, присутствовали в Сибири и большевики, но были они, скорее, приправкой к морю народных масс, всколыхнувшихся неумной политикой Колчака. Впрочем, вне зависимости от идеологической принадлежности партизан и восставших – они были противниками белых войск, мешая их передвижению. Поэтому в мемуарах и воспоминаниях все под одну гребёнку именовались либо Красными, либо большевиками.
Сами Красные, раздерганные на множество фронтов гражданской войны, вполне прагматично посчитали, что враг моего врага – мой друг – использовали энергию народных масс в своих целях, разумно оставив все разногласия на потом. Что отплатилось сторицей. Вместо пассивной обороны на Иртыше, как предлагал В. Ольдерогге (в связи со скудностью средств) – Красные осуществили зимний блицкриг, расширив территорию своего влияния до Байкала.
А в Красноярске восстал Средне-Сибирский корпус со своим непосредственным начальником гарнизона генералом Зиневичем, который передал гражданскую власть местному «Комитету общественного спасения» по своей платформе близкой иркутскому Политцентру. Ситуация была схожая с развалом фронта Первой мировой: войска устали от войны, не видели её перспектив, поэтому готовы были договариваться хоть с большевиками, хоть с чёртом рогатым, о чём Зиневич без обиняков посоветовал по телефону сделать и Каппелю.
Впрочем, Владимир Оскарович был камешком по твёрже. Белым был нужен Красноярск и как точка сосредоточения сил, и как узловая железнодорожная станция – блокирующая транссибирскую магистраль. Вдоль Транссиба шла 2-я армия генерала Войцеховского, поэтому именно ей Каппель приказал выбить бунтовщиков. И вот здесь становится чётко заметно, чем сибирские «Ксенофонты» отличаются что от Красных, что от Белых «Моисеев». Войска тремя колонами двинулись на город, но до него не дошли. Помешал броневик под красным флагом (на самом деле польским бело-красным), который выехал на дорогу. Не горевшие желанием вступать в бой солдаты сочли это достаточным поводом, чтобы отложить атаку.
На следующий день Каппель сам решил участвовать в штурме. Вот как об этом вспоминает генерал-лейтенант Д. Филатьев:
Из Красноярска, для преграждения нашего пути, была выслана полурота пехоты с пулеметами, которая заняла высоты к северо-западу от города верстах в трех от него. На противоположном плато собралось несколько тысяч саней с сидящей на них нашей «армией». Тут же верхом Каппель и с ним несколько всадников. Прогнать красноармейскую полуроту можно было обходом влево и ударом в лоб. Однако ни один солдат из саней выходить не пожелал. Тогда посылается рота офицерской школы, она открывает огонь вне действительности выстрела, красные, конечно, из-под такого огня не уходят и тоже продолжают палить в воздух. «Противники» замирают друг против друга до темноты, и ночью все, кто хотел, свободно прошли в обход Красноярска и даже через самый город. Таковых оказалось вместе с 3-й армией, шедшей южнее, около 12 тысяч человек, получивших впоследствии наименование «каппелевцев». Примерно такое же число сдалось добровольно Красноярскому гарнизону, не по убеждению, разумеется, а потому, что устали бесконечно отступать и двигаться в неизвестность. В то самое время, как была двинута вперед офицерская рота, чтобы отогнать красных, в тылу у последних находилась наша кавалерийская дивизия князя Кантакузина, прошедшая мимо Красноярска несколько раньше. Несмотря на то что дивизия состояла всего из 300—350 всадников, ей ничего не стоило прогнать красную полуроту хотя бы только обозначением атаки в тыл. Но такая активность даже и в голову не пришла начальнику дивизии. Возможно, что он хорошо знал цену своей дивизии. Через два дня, в первый день Рождества, эта дивизия стояла на ночлеге в деревне Барабаново и была радушно принята жителями. Я вместе с генералом Рябиковым ехал на санях при этой дивизии. В 9 часов вечера, когда мы укладывались спать, вдруг раздались отдельные выстрелы из соседней рощи. Начальник дивизии приказал выбить стрелявших из рощи. Раздается команда: «К пешему бою, такой-то взвод вперед», и... ни одна душа не двинулась. Дивизия поседлала коней, запрягла сани и двинулась куда глаза глядят.
Штурм Красноярска превратился в блеф, хотя было понятно, что сборная солянка восставших вряд ли обладает серьёзной боевой устойчивостью. Уровень бардака был таков, что тот, кто желал – имел возможность миновать город даже по железной дороге, как это сделал отдел пропаганды колчаковского правительства Осведверха. Обессиленные и потерявшие надежду войска сдавались на милость победителя. Каппель не препятствовала, понимая, что последующий трудный переход выдержат только сильные духом. С другой стороны, а что он мог поделать в силу полной утраты управления войсками?
Впрочем, у красноярской катастрофы оказались и свои преимущества. Во-первых, как уже говорилось, в отступающих частях остались именно те люди, кто готов был продолжить путь дальше, не взирая ни на что. Во-вторых, значительно сократившееся колонны, избавившиеся от многочисленных беженцев и обременительного обоза, стали заметно лучше управляться. Армия как бы обрела второе дыхание, готовясь продолжать путь дальше. Генерал П. Петров, считавший, что «после Ачинска наше отступление приобрело другой характер – превратилось в наступление». Звучит это несколько помпезно, тем не менее, остатки белых частей, неся потери и лишения, продолжали продвигаться на восток.
Довольно интересно наблюдать, как, вне всякого сомнения, эпический переход белых сил обрастает своей мифологией, которая начинает жить собственной жизнью. Эту картину можно назвать: «всё смешалось в доме Обломовых». Понятно, что перед нами переход по реке Кан, где под водой били горячие источники, тёплая вода от которых струилась по поверхности льда даже в тридцатипяти градусный мороз. В этой каше вязли подводы, поэтому их пришлось разгружать, а людям идти пешком в мокрых валенках, которые пудовыми гирями висели на ногах. Каппель наравне со всеми держал тяготы пути, отморозив ноги и простудившись. Теперь внимательный читатель может ответить на вопрос: в чём ошибался художник картины?
Сразу после Красноярска Белые провели совещания, где было решено совершить манёвр – уйти с пробольшевисткой железной дороги и совершить обходной манёвр по реке Кан, которая протекала по совершенно дикой местности. Что в итоге стоило жизни главкому Каппелю, который наравне со всеми держал тяготы пути, обморозив ноги и простыв. Он умер 26 января, передав командование генералу Войцеховскому.
Здесь можно заметить, что не все Белые пошли по этому маршруту. Часть продолжила движение вдоль тракта и вполне успешно соединились с основным ядром армии, что показывает на сколько сильно было преувеличены возможности Красных. Ещё одна группа войск под руководством генерала Сукина с косяком из 3-го Барнаульского полка и оренбургских казаков ушла на север, повернув вниз по Енисею, пройдя Ангаре и Лене, охотничьими тропами вышла к Байкалу, перевалили через него, после чего в марте добрались до Читы. Основной причиной, толкнувшей отряд на такой рейд, стал тот факт, что в силу обстоятельств он оказался в арьергарде отступающей армии Белых и столкнулся с серьёзными проблемами постоя и довольствия в сёлах, разорённых движением основных армейских масс. В целом, поход северной группы проходил в более комфортных условиях, пока не наткнулся на сплочённый отряд партизан анархиста Каландаришвили, который разительно отличался от прочей красно-зелёной вольницы. Проиграв встречное сражение, Белым пришлось менять маршрут и уходить к Байкалу малоизвестными охотничьими тропами. И хотя они сумели оторваться от преследователей и опрокинуть забайкальских партизан - по приходу в Читу «представляли скорее транспорт с больными, чем боевую войсковое подразделение». Ещё одна менее организованная часть северного отряда под руководством генерала Перхурова и полковника Казагранди («героя» Красноярска) направилась вниз по Лене к Якутску, где истаяла в боях и болезнях, после чего сдалась партизанам.
Впрочем, не только смерть главнокомандующего была шоком для Белых колонн. После перехода по реке Кан они узнали об иркутском восстании и о выдаче чехами Колчака Политцентру (считай большевикам). Умирающий Каппель собрал совещание, на котором было решено брать город штурмом и освободить Верховного Правителя. Благо Иркутск отступающей армии было не миновать. Белые войска двинулись к городу, им на встречу – красные части. Встреча произошла на станции Зима, где было явлена преображённая после красноярской катастрофы белая армия, которая штурмом взяла посёлок. Впрочем, не без помощи чехословаков, которые ударили в тыл их оппонентам, что привело к окончательному обрушению фронта. В этом эпизоде «прекрасно» многое. И то, что чехи сами разрешили Красным прибыть на станцию Зима по железной дороге (основное условие: не воевать в трёхверстовой нейтральной полосе от неё). И то, что вопреки приказам генерала Сырового полковник Прхал ударили Красным в тыл, когда их серьёзно теснили Белые. Так или иначе, но путь на Иркутск был открыт. Красные уже не препятствовали движению белой армии, лихорадочно укрепляя город. Вполне очевидно, что, собрав в кулак остатки боеспособных сил, Белые разогнали бы сборную солянку их отрядов, но этому не суждено было случиться.
7 февраля 1920 года Верховный Правитель был расстрелян. Одна из основных причин штурма города сама собой снималась с повестки дня. В принципе, дальнейшее развитие событий, точнее их преломление в современной историографии более чем поучительно. Современные белые исследователи (хотя проще их назвать идеологами) считают, что штурм Иркутска был, где измождённая и обмороженная армия – взяла город приступом. Им вторят красные исследователи, рассказывая о серьёзных боях под Иркутском, которые закончились, естественно, разгромом оппонентов. В реальности всё решил здравый смысл сторон. Красные понимая, что с текущим воинством им город не удержать – большей частью отошли, предварительно забрав из него все транспортные средства. Последнее Белые узнали от своей агентуры, что поставило их в патовую ситуацию. Без транспортных средств не было возможности вывести со складов сколь-нибудь значимое имущество, которое они, итак, были вынуждены бросать по дороге. И это не считая того, что чехи бдительно следили, чтобы воюющие стороны не разрушили железнодорожную инфраструктуру, грозя ослушникам военными действиями. Типа, здесь стреляй, а там – не стреляй. Общей итог подвёл командир Воткинской дивизии генерал Молчанов:
«Войти в город мы, разумеется, войдем, а вот выйдем ли из него, большой вопрос, начнется погром и грабеж, и мы потеряем последнюю власть над солдатом»
В конце концов ещё оставалась кадровая Красная армия, которая висела на хвосте отступающих колонн. Та самая армия, которая сломила сопротивление Белых в период расцвета их сил, и, которая, как им казалось, просто раздавит их жалкие остатки. В общем, Белые столкнулись практически с той же дилеммой, что в своё время Блюхер под Уфой. Приз красивый, но тактические и стратегические перспективы от его взятия были не очевидны. Поэтому, как и в своё время партизанская армия Блюхера, Белые решили миновать красную «столицу» Сибири без боя.
Ну, а что же кадровые части РККА, которые наседали на отстающие колонны беглецов? Почему их стальная поступь не сокрушила ослабленного противника? Об этом в следующей части истории.